Продолжаем беседу с протоиереем Павлом Великановым, доцентом Московской православной духовной академии. Разговор пойдет о критериях здоровой веры в Воскресшего Христа, особенностях русского христианства и православном экстремизме.

— В Евангелии приведена, казалось бы, простая причта о мытаре и фарисее. Простая потому, что смысл ее вроде как понятен без дополнительных комментариев. Но сегодня я замечаю тенденцию, что в православном обществе (на примере социальных сетей) изменилась система ценностей. То есть раньше мытарево покаяние воспринималось как образец, как то, каким образом христианин должен выстраивать свои отношения с Богом, осознавая личную греховность. Сейчас же считается, что и фарисеем быть – тоже дорогого стоит. Ведь фарисеи прилагают определенные усилия, чтобы быть ближе к Богу. И вот вопрос, согласны ли Вы с утверждением, что лучше стараться неправильно, но регулярно, чем правильно, но редко.

— Да, отче, очень непростой вопрос, на самом деле. Вы правильно подметили, что сегодня идет не меньшая «война» за соблюдение какого-то внешнего обряда. Потому что наш современник, по множеству причин, зачастую, оказывается лишенным той или иной упорядоченности жизни, где бы то ни было. Это такая особенность нынешней эпохи. И когда человек переступает порог храма, он, неизбежно, попадает в зону очень большого дискомфорта: тут есть чёткие границы, здесь нельзя жить так, как он привык за пределами храма. Есть каноны, есть заповеди, есть церковные установления. Понятно, что есть любовь, есть икономия, готовность пойти на уступки ради блага человека, но есть, всё-таки, и фиксированные пределы.

Когда человек оказывается в этом достаточно стесненном положении, он ищет любые способы, чтобы через это переступить. То есть, для него сам подвиг фарисея изначально оказывается осужден. Хотя, все мы прекрасно знаем, что фарисеи были, своего рода, хранителями преданий. Как бы мы их не осуждали, мы знаем, что некоторые из фарисеев ждали Мессию, и они Его нашли в лице Христа.

Фарисейство не было повальной болезнью, при которой абсолютно все фарисеи становились богоборцами и отступниками – ничего подобного! Это нарицательное имя сформировалось уже в христианскую эпоху. Прямой ответ на Ваш вопрос едва ли можно найти. Правильно, когда мы делаем внешнее, тем самым показывая, что мы подчиняем свою волю церковному установлению, воле Божией, но при этом понимаем, какова ценность этой деятельности. То есть, в ситуации, когда передо мной возникает вопрос: поститься или не поститься, — правильно будет, если я выбираю поститься. В ситуации же, когда я пощусь, и передо мной возникает вопрос: оскорбить другого человека тем, что я отказываюсь от предложенного им блюда, потому что я пощусь, или проявить любовь, нарушив тем самым свой личный пост, — это уже вопрос другого уровня.

Правильно будет выполнять все внешние церковные предписания, но при этом понимать, зачем все это надо. А если мы будем оставаться только в плоскости обрядово-бытовой, то неизбежно мы придем к состоянию уже упомянутой нами женщины, которой нужен плохой бэкграунд, чтобы утвердиться в том, что она все делает правильно. На самом деле, может оказаться, что такие люди гораздо хуже, чем так называемые безбожники, в своих взаимоотношениях с Богом. Но внешне все хорошо спрятано, закамуфлировано, там придраться не к чему, как у того самого фарисея.

Знаете, иногда мне хочется сказать «спасибо» нашей молодёжи, которая не боится задавать вопросы и становиться такой лакмусовой бумажкой – насколько мы сами-то искренни в своей вере, насколько мы сами понимаем, что мы делаем. Или это, исключительно, только некая декларация, которую мы перед собой несём, как некий условный символ веры, маркер, идентификатор меня, как православного человека. Я думаю, этот молодежный вызов (если его так можно назвать) для самой Церкви может быть очень продуктивным в плане какой-то рефлексии, работы над самими собой, попытки проникнуть глубже в смысл святоотеческого наследия, в смысл Писания, понять, что всё это не какие-то придумки (сегодня уже не актуальные и неработающие), а что это «здесь и сейчас»!

— Так случилось, что мне посчастливилось бывать и в других поместных Православных Церквях (в Сербии, Греции) и знакомиться с теми национальными традициями христианства, которые там сохраняется. Мне показалось, что в тех Церквях присутствует гораздо большее количество свобод: для грека, например, не будет являться чем-то страшным – зайти в храм в шортах, или для женщины-сербки молиться в храме в джинсах и без платка. Там такой вопрос не ставится. Возможно, дело, исключительно, в нашем российском менталитете? Помните записки антиохийского диакона Павла Аллепского, который описал своё посещение России. Вспоминая богослужение в русском монастыре он писал, о том, что у русских будто каменные ноги: столько они могут стоять, не присаживаясь на службе. Может быть вот эту ревность отражает наш национальный характер: если мы строим храм, то он обязательно должен быть большим, если мы ставим купол — он непременно будет золотым?

— Для меня здесь ключевым событием является раскол, который произошел при патриархе Никоне. Тогда вопрос обряда стал кровоточащей раной нашей Церкви, по сей день не заросшей. Принимать ли смерть от гонящей официальной власти, поддерживающей Церковь нового обряда, или взять старообрядцев, для которых обряд стал абсолютной ценностью – это все страшная беда. Все христианство редуцировалось, свернулось до формы. Мне кажется, что это своего рода родовая травма русского Православия. Мы оказались в жестких формах, которые были переданы нам из Византии, и переданы были с таким грозящим пальчиком: «Не вздумайте там ничего трогать и менять. Мы вам даем, как говорится, рецепт готовый: разогрей и ешь!». Но в реальности оказалось, что жизнь идет, не останавливается, а ментальность русского человека – это не ментальность грека, а условия жизни русского человека, извините меня, это не условия Средиземноморья. Например, когда мы читаем устав Соловецкого монастыря и видим, что Великим постом обязательно дается монахам рыба (и не только по большим праздникам), это свидетельствует о том, что не просто так приходится выходиться за рамки уставного литургического творчества, а потому что, если не есть рыбу, то другого там просто есть нечего. Там нет ни фруктов, ни овощей, ни солнца. Но вот этот глубинный страх, который в нас просачивается из тех еще времен – не сметь ничего трогать, иначе все развалится — он существует!

Я недавно посещал с нашей официальной группой Русской Церкви египетские монастыри и неожиданно поймал себя на мысли, что монофизиты, которые отказались признавать 4-ый Вселенский Собор, и были анафеманствованы греческим Православием, сегодня оказались в некотором роде альтернативой византийскому пути Православия. Мы не будет сейчас уходить в богословские тонкости, но, по факту, люди, которые подверглись жесточайшему притеснению мусульманами, но при этом не только сохранили свою Церковь, но и развили монашество: я не знаю, с чем его сравнить дух исповедничества, который есть сегодня у коптов.

— И это – в мусульманском мире!

— Да, в мусульманском мире, где христиане понимют, что их в любой момент могут просто застрелить только за то, что они – христиане. Эти люди вызывают серьезное уважение. И когда я общался с ними, постоянно ловил себя на мысли: почему они такие радостные и светящиеся? А просто по-другому там не выжить. В ситуации крайнего напряжения ты либо хватаешься за то, за что, на само деле, можно держаться (а держаться можно только за Христа), либо все твои подпорки выбиваются, ты падаешь, и ничего не остается.

Еще в начале 20-го века отец Павел Флоренский писал, что Русскую Церковь ожидает огромный крах, но без этого краха она себя полностью исчерпает. Многое будет потеряно, но сердцевина, самое главное, очистится и сможет возродиться. И сегодня перед всеми нами стоит вопрос: что мы возрождаем? Мы возрождаем то самое русское Православие, которое имелось в России перед революцией, со всеми его негативными сторонами, либо мы возрождаем христианство таким, каким оно на Руси еще никогда не звучало? И мне кажется, это такой непростой выбор и непростой ответ, который каждый для себя должен сделать.

Сейчас часто можно услышать такие заявления: «Я православный, но я в Бога не верю!». То есть, я православный, как некий маркер моей национальной идентичности: русский – это православный, а все остальное не интересует. Я включен в православную культурную традицию, всё!

— Ну, да: я ж православный, я же купаюсь в купели на Крещение, я обязательно пойду на Масленицу – сожгу чучело!

— Да, именно так. Но в жизни такого человека как не было Христа, так и нет, как человек жил по своим похотям, велению сердца, своим интересам так и живет, не задумываясь, а, может, Бог от него совсем другого хочет? Просто, ставит галочку: «я православный», при этом, не причащаясь, не участвуя в Таинствах Церкви.

— А даже если и участвует, то лишь для получения некоей справки: «Причащался дважды в год, к дальнейшей службе годен!»

— Вот такие непростые вопросы сегодня стоят перед нами и я надеюсь, что наша молодежь поможет нам не забуксовать и найти ответы, которые, возможно, на данный момент могут быть и не очевидны.

— Получается, что мы плавно переходим к еще одной важной теме нашего разговора. Некая инициативная группа людей, называющих себя православными, распространила письменные уведомления, призывающее кинотеатры отказаться от проката фильма «Матильда». В противном случае члены этой группы угрожают поджогом кинотеатров.

— Знаете, отче, когда я такие истории слышу, я вспоминаю себя: в какой ситуации я начинаю злиться и кричать на своих детей? В ситуации, когда я абсолютно беспомощен. Такие агрессивные попытки навязать Православие, они свидетельствуют об одном: это то самое страшное Православие без Христа, когда очень много идеологии, и очень мало связи с Богом! Это очень тревожные симптомы, на них надо оперативно реагировать. Есть замечательная притча: в одной клетке сидят люди и обезьяны, клетка закрыта изнутри, а ключ почему-то всегда находится у обезьян. Люди пытаются забрать ключ, но если сделать это силой, тот, кто эту силу применил, сам становится обезьяной.

Тут очень важно понимать, что Христос никому не пытался навязать себя как Миссию. Почему в Евангелие мы практически не встречаем прямых свидетельств о том, что «я и есть тот самый долгожданный Миссия»? Он все время как-то бочком, вокруг да около, он начинает эту тему, но до конца не доводит, оставляя на произвол человека – решать, хочет он такого миссию принимать, или нет. В этом огромная мудрость и уважение Бога к человеку. Он не хочет ничего навязывать. Все должно вызревать изнутри и только тогда оно будет иметь ценность. В противном случае, можно всех пинками и под дулами орудий загнать в Царствие Небесное, но вывеска будет другая, это будет уже лагерь военнопленных.

— Благодарим Вас, отец Павел, за обстоятельную беседу, которая, надеюсь, будет полезна для жителей Кузбасса. Также надеюсь, что наш шахтерский регион останется в Вашем сердце, которое будет предстательствовать о нас перед Богом!

— Благодарю, отче!